Всюду проникающая меланхолия и религиозное чувство
Мой разум задерживается так долго на впечатлениях от Кирманшаха, первого иранского города на моем пути, потому что те впечатления продолжились в разных вариациях, но оставались всегда неизменными в основе на протяжении полутора лет, что я пребывал в Иране. Мягкая, проникающая меланхолия доминировала повсюду. Ее можно было чувствовать в деревнях и городах, в повседневных делах людей и в их религиозных празднествах. И конечно, их религиозное чувство, так непохожее на чувство арабов, несло в себе сильный оттенок грусти и скорби: рыдания над трагическими событиями, произошедшими тысячу триста лет назад (рыдания над смертью Али, мужа дочери Пророка, и смертью его двух сыновей, Хасана и Хусейна), для них, казалось, были более значимы, чем рассмотрение того, что представляет собой Ислам и какие направления он обозначает для человеческой жизни...
Много раз вечером во множестве городов можно было видеть группы мужчин и женщин, которые собирались на улице вокруг странствующего дервиша — одетого в белое религиозного попрошайки — с барсовой шкурой на спине, длинным топором в правой руке и вырезанной из кокоса чашей для милостыни в левой. Он декламировал наполовину песней, наполовину чтением балладу о борьбе за преемство в халифате, которая последовала за смертью Пророка в седьмом веке, — скорбный рассказ о вере, крови и смерти. И баллада всегда была чем-то вроде этого:
Внемлите, о люди, тому, что выпало на долю избранников Бога и как кровь семени Пророка была пролита на земле.
Однажды был Пророк, которого Бог уподобил Городу Знаний; и Вратами к тому Городу служил самый верный и храбрый из его последователей, муж его дочери Али, Свет Мира, соучастник в миссии Пророка, называемый Львом Бога.
Когда Пророк умер, Лев Бога был его законным преемником. Но злодеи отняли Богом назначенное право Льва и сделали другого преемником Пророка; и после смерти первого самозванца другой того же сорта сменил его; и после него еще один.
И только после смерти третьего Воля Бога осуществилась и Лев Бога принял свое законное место как предводитель верующих.
Но враги Али и Бога были многочисленны; и в один день, когда он пал ниц перед своим Господом в молитве, меч убийцы сразил его замертво. Земля содрогнулась в муках перед сим богохульным деянием, и горы рыдали, и камни проливали слезы.
О, да пребудет проклятье Бога над нечестивцами, и да истребит их вечное наказание!
И снова злой узурпатор вышел и отрицал сыновей Льва Бога, Хасана и Хусейна, сыновей Блаженной Фатимы, отрицал их право на преемство трона Пророка. Хасан был оскорбительно пленен; и, когда Хусейн поднялся на защиту веры, его прекрасная жизнь была уничтожена на поле Кербелы в то время, как он присел около колодца с водой, чтобы утолить жажду после битвы.
О, да пребудет проклятье Бога на нечестивцами, и да продолжат ангелы вечно омывать своими слезами священную почву Кербелы!
Голова Хусейна — голова, которую когда-то целовал Пророк, — была жестоко отрублена, и его обезглавленное тело было перенесено в палатку, где его рыдающие дети ожидали возвращения своего отца.
И с тех времен верующие взывают к Богу о проклятии грешников и оплакивают смерти Али, Хасана и Хусейна; и вы, о верующие, возвысьте голос в стенаниях над их смертью — ведь Бог прощает грехи тем, кто оплакивает семя Пророка...
И распеваемая баллада вызывала необузданные всхлипывания у слушающих женщин, и тихие слезы скатывались по лицам бородатых мужчин...
Такие крайние «стенания» были, конечно, далеки от реальной, исторической картины тех ранних событий, которые вызвали неизлечимый раскол в мире Ислама: разделение мусульманской общины на суннитов, которые составляют основную массу мусульманских народов и которые твердо стоят на принципах «избирательного» преемства в халифате, и шиитов, которые придерживаются мнения о том, что Пророк назначил Али, своего зятя, в качестве законного наследника и преемника. В действительности же, однако, Пророк умер, не назначая преемников, после чего один из его самых давних и самых преданных сподвижников, Абу Бакр, был избран халифом подавляющим большинством общины. После Абу Бакра пришел Омар и затем Усман; и только после смерти Усмана Али был избран возглавлять халифат. Не было ничего (и это я знал даже тогда в Иране) злого или порочного в трех предшественниках Али. Они были, без сомнений, самыми великими и самыми благородными фигурами исламской истории после Пророка, а также находились на протяжении многих лет в числе его самых близких сподвижников; и они, конечно же, не были «узурпаторами», так как их избрали люди свободным выбором — правом, предоставляемым им Исламом. И не их вступление во власть, но скорее нежелание Али и его последователей принять всецело результаты того народного голосования привело к последующей борьбе за власть, к смерти Али, к превращению (во времена пятого халифа, Муауиййа) исходной республиканской формы мусульманского государства в наследственное царствование и в конечном счете к смерти Хусейна в Кербеле.
Да, я знал все это до того, как приехал в Иран; но здесь я был поражен безграничными эмоциями, которые тот старый, трагический рассказ возрастом в тысячу триста лет все еще мог вызывать среди иранского народа при любом упоминании имен Али, Хасана или Хусейна. Я начал думать: «Не та ли внутренняя меланхолия иранцев и их чувство драматичного заставили их принять шиитскую доктрину? Или трагичность последней привела к этой глубокой иранской меланхолии?»
Постепенно, на протяжении месяцев, пугающий ответ начал формироваться в моей голове.
Когда в середине седьмого века армии халифа Омара завоевали древнее государство Сасанидов и принесли Ислам, зороастризм как вероисповедание уже давно редуцировался до неподвижного формализма и был, таким образом, неспособен эффективно противостоять новой динамичной идее, пришедшей из Аравии. Но в то время, когда арабское завоевание внезапно нахлынуло на него, Иран проходил через период социального и интеллектуального брожения, которое сулило надежду на национальное возрождение. Эта надежда на внутреннее, органическое пробуждение была разбита вдребезги арабским вторжением; и иранцы, оставляя собственную историческую стезю развития, стали отныне приспосабливаться к культурным и этическим концепциям, привнесенным извне.
Появление Ислама представляло в Иране, как и во многих других странах, огромный общественный прогресс: он уничтожил прежнюю кастовую систему Ирана и создал новое общество свободных и равноправных людей; он открыл новые пути для культурной деятельности, которая давно находилась в состоянии сна и была невнятной. Но несмотря на все это, гордые потомки Дария и Ксеркса не смогли забыть навсегда то, что историческая последовательность их национальной жизни, органическая связь между их вчера и сегодня, была внезапно прервана. Народ, чей самый сокровенный характер нашел выражение в дуализме барокко религии Зенд и в почти пантеистическом поклонении четырем элементам — воздуху, воде, огню и земле, — теперь находился перед лицом строгого, непреклонного монотеизма Ислама и его страстью к Абсолюту. Переход был слишком резким и болезненным, чтобы позволить иранцам подчинить свое глубоко укоренившееся национальное сознание сверхнациональной идее Ислама. Несмотря на их быстрое и очевидно добровольное принятие новой религии, они подсознательно приравнивали победу исламской идеи иранскому национальному поражению; и ощущение того, что они потерпели поражение и были вырваны из контекста своего древнего культурного наследия, — чувство отчаянно острое, несмотря на свою неопределенность, — осталось разъедать их национальную самоуверенность на века. В противоположность такому большому количеству других наций, которым принятие Ислама дало почти немедленно самый позитивный импульс к дальнейшему культурному развитию, первой и самой долговременной реакцией иранцев на него были глубокое унижение и подавленная неприязнь.
Эта неприязнь должна была быть подавлена и задушена в темных уголках подсознания, ведь в то же самое время Ислам стал собственно верой Ирана. Но в их ненависти к арабскому завоеванию иранцы инстинктивно прибегли к тому, что психоанализ называет «сверхкомпенсацией»: они начали рассматривать веру, принесенную для них арабскими завоевателями, как нечто исключительно их собственное. Они сделали это с помощью неуловимого преобразования рационального, немистического осознания Бога, присущего арабам, в его противоположность — мистический фанатизм и мрачную эмоцию. Вера, которая для араба означала присутствие, реальность и источник самообладания и свободы, развилась в голове иранца в темное стремление к сверхъестественному и символичному. Исламский принцип непознаваемости природы Бога был переформулирован в мистическую доктрину (которой было множество аналогов в доисламском Иране) физического проявления Бога в специально выбранных смертных, которые передают эту божественную сущность своим потомкам. Для такой тенденции обручение с доктриной шия предоставляло самое желанное русло, так как не может быть никаких сомнений в том, что шиитское почитание, почти обожествление, Али и его потомков скрывало в себе зачаток идеи воплощения Бога и последовательной реинкарнации — идея, полностью чуждая Исламу, но слишком близкая иранскому сердцу.
Не было случайным и то, что Пророк Мухаммад умер, не выдвигая кандидатов в преемники, и, конечно, отказался назначить кого-либо, когда пожелание на этот счет было высказано незадолго до его смерти. Этой позицией он хотел передать, во-первых, что духовное качество Пророчества не является чем-то, что можно «унаследовать», и, во-вторых, что будущее руководство общиной должно быть результатом свободного избрания самих людей, но не «повелением» Пророка (что естественным образом подразумевалось бы назначением преемника). Таким образом, он умышленно исключил идею того, что руководство общиной может быть чем-то, помимо светского управления, или по природе своей может быть похоже на «апостольскую преемственность». Однако это было в точности то, что подразумевала концепция шия. Она не только настаивала — в полном противоречии с духом Ислама — на апостольской преемственности, но и закрепляла преемственность лишь от «Пророческого семени», то есть от его двоюродного брата и мужа дочери Али и от его прямых потомков.
И это было в полном согласии с мистическими предпочтениями иранцев. Однако, когда они с энтузиазмом присоединились к лагерю тех, кто провозгласил, что духовная сущность Мухаммада продолжала жить в Али и его потомках, иранцы не просто удовлетворили желание мистического — была еще одна подсознательная предпосылка для их выбора. Если Али был законным наследником и преемником Пророка, три халифа, что предшествовали ему, должны были быть с неизбежностью узурпаторами, а среди них был Омар — тот самый Омар, который завоевал Иран! Национальная ненависть к завоевателю государства Сасанидов теперь могла быть рационально обоснована в терминах религии — религии, которая стала иранской: Омар «лишил» Али и его сыновей Хасана и Хусейна их предопределенного Богом права на преемство в исламском халифате и тем самым препятствовал воле Бога; следовательно, в повиновении воле Бога должно было поддерживать сторонников Али. И из национальной вражды зародилась религиозная доктрина.
В иранском возведении на престол доктрины шия я узрел немой протест против арабского завоевания Ирана. Теперь я понимал, почему иранцы проклинали Омара с ненавистью, куда более сильной, чем та, что была сбережена для других двух «узурпаторов»: Абу Бакра и Усмана, — с точки зрения догмата первый халиф, Абу Бакр, должен был бы рассматриваться как главный грешник, но именно Омар завоевал Иран...
Это тем самым служило причиной такой странной интенсивности, с которой семья Али почиталась в Иране. Ее культ представлял собой символический акт иранского возмездия аравийскому Исламу (который стоял так бескомпромиссно против обожествления всякой человеческой личности, включая таковую Мухаммада). Истинно, догмат шия не происходил из Ирана; были и другие шиитские группы в других мусульманских землях, но нигде более этот догмат не достиг такого полного овладения человеческими эмоциями и воображением. Когда иранцы давали выход своей скорби над смертью Али, Хасана и Хусейна, они рыдали не просто над уничтожением семьи Али, но также над собой и над утратой своей древней славы...