Восхождение Ризы Хана
Безоговорочная вера Али Ага в Ризу Шаха не кажется на первый взгляд неуместной. Он, несомненно, является одним из самых активных личностей, которые я когда-либо встречал в мусульманском мире, и из всех королей, которых я знал, только Ибн Сауд мог сравниться с ним.
История восхождения Ризы Шаха к власти подобна фантастической сказке, возможной только в этом восточном мире, где личная храбрость и стремление к власти могут иногда вывести человека из абсолютной неизвестности на вершину лидерства. Когда я узнал его впервые во время моего первого пребывания в Тегеране летом 1924 года, он был премьер-министром и неоспоримым диктатором Ирана; однако народ еще не совсем преодолел потрясение, связанное с его таким внезапным, таким неожиданным появлением у руля власти страны. Я все еще помню удивление, с которым старый иранский служащий германского посольства в Тегеране однажды сказал мне: «Знал ли ты, что лишь десять лет назад этот премьер-министр наш стоял охранником в звании рядового солдата перед воротами этого самого посольства? И я самолично время от времени давал ему письмо для доставки в министерство иностранных дел и наставлял его: „Давай скорее, ты сын собаки, и не бездельничай по базарам!..“»
Да, не так много лет прошло с момента, когда рядовой Риза стоял караульным перед посольствами и общественными зданиями Тегерана. Я могу представить его, как он стоит там в потертой униформе иранской казачьей дружины, опираясь на винтовку и пялясь на суматоху улиц вокруг. Он, наверное, наблюдал людей Персии шагающими туда-сюда как призрачные тени или сидящими в прохладе вечеров вдоль водных каналов так же, как я наблюдал их. И из английского банка позади он слышал треск пишущих машинок, суету деловых людей, весь шелест кутерьмы, которую отдаленная Европа принесла в то тегеранское здание с голубым фаянсовым фасадом. Возможно, что именно тогда в первый раз (никто не говорил мне этого, но мне почему-то кажется, что это было именно так) в неученой голове солдата Ризы возникло изумленное вопрошание: «Разве так это должно быть?.. Должно ли быть так, что люди из других стран работают и трудятся, тогда как наша жизнь пролетает мимо как сон?»
И возможно, что именно в тот момент желание изменений — творец всех великих дел, открытий и революций — забрезжило в его мозгу и начало молча взывать к выражению...
В другой день он мог быть охранником перед воротами сада одного из больших европейских посольств. Хорошо ухоженные деревья двигались вместе с ветром, а усыпанные гравием тропинки хрустели под ногами облаченных в белое слуг. В том доме посреди парка, казалось, обитала таинственная сила; она запугивала каждого иранца, который проходил через ворота, заставляла его неловко приводить себя в порядок и делала его руки неуклюжими и растерянными. Иногда элегантные экипажи подъезжали и иранские политики выходили из них. Солдат Риза узнавал многих из них по виду: этот — министр иностранных дел, тот — министр финансов. Почти всегда у них были напряженные и озабоченные лица, когда они входили в ворота, и было забавным наблюдать выражения их лиц, когда они выходили из посольства: иногда они были сияющими, как если огромная благосклонность была выказана им, иногда они были бледными и расстроенными, как если им был вынесен роковой приговор. Те загадочные люди внутри объявляли приговор. Солдат Риза изумлялся: «Должно ли это быть так?..»
Иногда случалось так, что иранский служащий выбегал из административного здания, которое охранял Риза, и бросал письмо ему в руки со словами: «Отнеси это быстро тому-то и тому-то. Только поторопись, ты сын собаки, иначе посол разозлится!» Риза привык к такому обращению, так как его офицеры не были и в малом разборчивы в своем выборе эпитетов. Но возможно — нет, почти наверняка! — слова «сын собаки» унижали его, ведь он знал, он не сын собаки, но сын великой нации, которая называет имена, такие как Рустам, Дарий, Нуширван, Кей-Хосров, Шах Аббас, Надир Шах, своими именами. Но что знали об этом «те внутри»? Что они знали о силах, которые двигались как темный немой поток в груди сорокалетнего солдата и иногда грозились разорвать его ребра и заставить его кусать свои кулаки в беспомощном отчаянии: «О если бы я мог...»?
И жажда самоутверждения, которая с рыданием живет в каждом иранце, иногда поднималась с болезненной, нечаянной ожесточенностью в рядовом Ризе, делала его разум чистым и заставляла его понять витиеватый узор всего, что он видел...
Первая мировая война закончилась. После Великой Октябрьской революции русские войска, которые до этого оккупировали северный Иран, ушли; но сразу за этим коммунистическое восстание вспыхнуло в иранской провинции Гилян на берегу Каспийского моря, его предводителем был влиятельный Кучук Хан, которого поддерживали регулярные русские подразделения на суше и в море. Правительство выслало войска против мятежников, но плохо дисциплинированные и скудно вооруженные иранские солдаты терпели поражение за поражением, и батальон, в котором служил сержант Риза, тогда уже пятидесятилетний, не был исключением. Но однажды, когда его подразделение пустилось в бегство после неудачной схватки, Риза не смог сдерживаться более. Он выступил из расстроенных рядов и громко выкрикнул, чтобы каждый мог его слышать: «Почему вы убегаете, иранцы; вы — иранцы?!» Он, должно быть, чувствовал то же, что чувствовал король Швеции Карл XII, когда лежал раненный на поле битвы у Полтавы и видел своих солдатов бегущими мимо в беспорядочном отступлении, он воззвал к ним отчаянным голосом: «Почему вы убегаете, шведы; вы — шведы?!» Но разница была в том, что Карл XII истекал кровью от многих ран и в его распоряжении был лишь его голос, тогда как солдат Риза был целым и невредимым и имел полностью заряженный Маузер в своей руке, его голос был сильным и грозным, в то время как он предостерегал своих товарищей: «Кто побежит, того я застрелю, будь он даже моим братом!»
Такой взрыв был чем-то новым для иранских войск. Их недоумение уступило место удивлению. Они заинтересовались: что у этого человека на уме? Некоторые офицеры протестовали и указывали на безвыходность ситуации, а один из них усмехнулся: «Может быть, ты поведешь нас к победе?» В ту секунду Риза, возможно, пережил заново все те разочарования прошлых лет и все его безответные чаяния вдруг осветились. Он увидел конец волшебного каната перед собой и ухватился за него. «Принято! — крикнул он и повернулся к солдатам: — Примите ли вы меня в качестве своего лидера?»
Ни у одной другой нации нет такого глубокого врожденного культа героя, как у иранцев; и этот человек здесь, казалось, был героем. Солдаты забыли свой ужас и бегство. «Ты должен быть нашим лидером! — прогремели они с ликованием». — «Да будет так, — ответил Риза, — я поведу вас, и я убью любого, кто попытается бежать!» Но никто и не думал о побеге более. Они сбросили громоздкие рюкзаки, присоединили штыки к винтовкам, и под предводительством Ризы весь батальон развернулся и захватил русскую батарею во внезапной атаке, втянул в бой другие иранские подразделения, надавил на врага — и через несколько часов битва была решена в пользу иранцев.
Спустя несколько дней телеграмма из Тегерана продвинула Ризу в звании до капитана; и он теперь мог присоединять титул хан к своему имени.
Он схватился крепко за конец каната и полез вверх по нему. Его имя вдруг стало знаменитым. Быстро друг за другом он достиг званий майора, полковника, бригадного генерала. В 1921 году вместе с молодым журналистом Зиа ад-Дином и тремя другими офицерами он осуществил государственный переворот, арестовал коррумпированный кабинет министров и при поддержке своей преданной бригады заставил слабого и маловажного юного Шаха Ахмада назначить новый кабинет: Зиа ад-Дин стал премьер-министром, Риза Хан — военным министром. Он не мог ни читать, ни писать. Но он был подобен демону в своем стремлении к власти. И он стал идолом для армии и людей, которые теперь, в первый раз за сотни лет, увидели перед собой настоящего человека — лидера.
В политической истории Ирана сцены сменяются быстро. Зиа ад-Дин ушел со сцены и появился как изгнанник в Европе. Риза Хан остался — в качестве премьер-министра. В те дни в Тегеране ходили слухи, что Риза Хан, Зиа ад-Дин и младший брат Шаха, наследник престола, сговорились лишить Шаха трона; и шептались — никто не знает доподлинно и по сей день, — что Риза Хан сдал своих друзей Шаху, чтобы не рисковать своим собственным будущим в таком сомнительном предприятии. Но, правда или нет, вскоре за этим премьер-министр Риза Хан посоветовал молодому Шаху Ахмаду предпринять увеселительную поездку в Европу. Он сопровождал его в огромной роскоши автомобильного путешествия к границе с Ираком и, говорят, сказал ему: «Если Ваше Величество когда-нибудь вернется в Иран, Вы сможете сказать, что Риза Хан ничего не понимает в мире».
Ему больше не нужно было делиться властью ни с кем; он был по факту, если не по званию, единственным владыкой в Иране. Подобно голодному волку он принялся за дела. Весь Иран сверху донизу должен был претерпеть реформы. До сих пор рассредоточенная администрация была централизована; старая система сдачи в аренду целых провинций на аукционе была отменена; губернаторы перестали быть сатрапами и стали чиновниками. Армия, любимец диктатора, была переорганизована на западный манер. Риза Хан начал кампании против непокорных лидеров племен, которые ранее рассматривали себя как мелких королей и часто отказывались подчиняться Тегерану; он сурово обходился с бандитами, которые на протяжении многих десятилетий терроризировали глубинку. Некоторый порядок был привнесен в финансовую структуру страны с помощью советника из Америки; налоги и таможенные сборы начали прибывать регулярно. Порядок появлялся из хаоса.
Перекликаясь с движением кемализма в Турции, в Иране возникла идея республики — сначала как молва, затем как требование более продвинутых слоев населения и, наконец, как прямая цель самого диктатора. Однако здесь Риза Хан, казалось, просчитался: могучий крик протеста поднялся среди иранских масс.
Народное сопротивление республиканским тенденциям не являлось следствием какой бы то ни было любви к правящему дому, ведь никто в Иране не имел особой привязанности к династии Каджаров, которая из-за своего туркоманского происхождения всегда рассматривалась «чужеземной»; не было оно и результатом какого-либо сентиментального предрасположения к круглому, юному лицу Шаха Ахмада. Причина крылась совсем в другом: люди боялись потерять свою религию, как потеряли ее турки на волне революции Ататюрка. В своем невежестве иранцы совершенно не понимали, что республиканская форма правления соответствовала бы гораздо больше исламскому укладу жизни, чем монархическая; руководимые консерватизмом своих религиозных лидеров и, возможно, по праву напуганные тем, что Риза Хан открыто восхищался Кемалем Ататюрком, иранцы чувствовали в его предложениях лишь угрозу Исламу как доминирующей силе в стране.
Огромное возбуждение завладело городским населением, особенно в Тегеране. Разъяренная толпа, вооруженная палками и камнями, собралась перед служебным кабинетом Ризы Хана и выкрикивала проклятия и угрозы в адрес диктатора, который лишь вчера был полубогом. Советники Ризы Хана настоятельно советовали ему не выходить на улицу до тех пор, пока возбуждение не спадет; но он отмахнулся от них и в сопровождении лишь одного дневального и полностью безоружный покинул служебные владения в закрытом экипаже. Как только экипаж выехал из ворот, толпа схватила лошадей за вожжи и остановила их. Толпа распахнула дверь экипажа: «Вытаскивайте его, вытаскивайте его на улицу!» Но он уже и сам стал выходить с багровым от ярости лицом, он начал бить своим стеком по головам и плечам тех, кто был рядом: «Вы, собачье отродье, прочь от меня, прочь! Как вы смеете! Я — Риза Хан! Убирайтесь отсюда в свои постели и к своим женщинам!» И яростная толпа, которая угрожала смертью и уничтожением лишь минуты назад, стихла под влиянием его личной храбрости; они отошли, рассеялись один за другим и исчезли в переулках. И снова великий лидер говорил с народом; он говорил в гневе, и народ усмирился. Очень может быть, что в тот самый момент чувство презрения пробилось сквозь любовь Ризы Хана к своему народу и затемнило ее навсегда.
Но несмотря на успех авторитета Ризы Хана, республика не состоялась. Провал этого плана доказал, что военная власть сама по себе не может создать «движение преобразования» перед лицом народного сопротивления. Не то чтобы иранцы были против реформ как таковых, но они инстинктивно осознавали, что ввезенная западная политическая доктрина означала бы конец всяким надеждам на достижение здорового развития внутри контекста своей собственной культуры и религии.
Риза Хан не понимал этого тогда или когда-либо после и таким образом отдалился от своего народа. Их любовь к нему улетучилась, и пугливая ненависть постепенно заняла ее место. Они начали спрашивать себя: «Что на самом деле герой сделал для этой страны?» Они перечислили все достижения Ризы Хана: реорганизация армии, но ценою огромных затрат, которые возложили давящий груз налогов на и без того доведенное до нищеты население; подавление племенных восстаний, но также и патриотов; строительство ярких зданий в Тегеране, но непрерывно растущее горе крестьян в сельской местности. Люди стали вспоминать, что лишь несколько лет назад Риза Хан был бедным солдатом, а теперь — самым богатым человеком в Иране с бесчисленными акрами земли на своем счету. И это те «реформы», о которых так много говорили? Представляли ли на самом деле несколько сверкающих зданий в Тегеране и роскошные отели, которые выросли то тут, то там под влиянием диктатора, какое-либо улучшение жизни людей?