Преданность белуджей и смертельная опасность заблудиться в Дашт-и-Лут
Али Ага только что закончил свою трубку и чай и пил арак один — я был не в настроении составить ему компанию, — когда выстрел винтовки нарушил тишину ночи. Второй выстрел одного из наших караульных прозвучал в ответ, и громкий крик последовал за ним откуда-то из темноты. Ибрагим с огромным хладнокровием сразу же набросал песка в огонь. Еще выстрелы, со всех направлений... Караульных не было видно теперь, но можно было слышать, как они кричат друг другу. Мы не знали, сколько было нападавших, так как они хранили зловещее молчание. Лишь изредка тусклый блеск света из дул винтовок говорил об их присутствии; и раз или два я смог различить одетые в белое фигуры, мелькающие в темноте. Несколько низко летящих пуль просвистели над нашими головами, но никого не задели. Постепенно суматоха стихла, прозвучало еще несколько выстрелов, и ночь поглотила их; бандиты, очевидно растерявшиеся перед нашей бдительностью, исчезли так же тихо, как и появились.
Али Ага созвал караульных, и мы провели совет. Изначально мы намеревались провести ночь здесь; но, так как мы не имели и малейшего представления о том, насколько сильна была атакующая сторона и придут ли они снова с подкреплением, мы решили сняться с лагеря сейчас же и продолжить путь.
Ночь была черна как деготь; тяжелые низкие облака скрывали луну и звезды. В летнее время, как правило, лучше путешествовать по пустыне ночью. Но при обычных обстоятельствах мы бы не стали рисковать и идти в такой темноте из-за боязни потерять курс, ведь твердый гравий Дашт-и-Лут не сохраняет следов. В прежние времена иранские короли отмечали караванные пути в таких пустынях каменной кладкой, служившей указателем, но, как и другие хорошие вещи прошлого, эти вехи давно исчезли. Конечно же, они не были нужны более: кабель Индо-Европейского телеграфа, проложенный британцами в начале века от индийской границы через Дашт-и-Лут к Кирману, служил так же хорошо или даже лучше, чем указательные столбы. Однако в ночи, как эта, кабель и телеграф не были видны.
Мы обнаружили это к своему ужасу, когда после получаса езды жандарм, который ехал спереди в качестве направляющего, вдруг потянул за вожжи и стыдливо доложил Али Ага:
— Хазрат, я не вижу кабель более...
На мгновение все пребывали в молчании. Колодцы, мы знали, находились только вдоль пути, помеченного телеграфной линией, и даже те были весьма отдалены друг от друга. Потерять свой курс здесь означало погибнуть, как легендарный караван Ахмада...
Затем Али Ага заговорил манерой, совсем не свойственной ему; можно было с уверенностью предположить, что арак и опиум имели прямое отношение к этому. Он выхватил свой пистолет и заревел:
— Где кабель? Почему вы потеряли кабель, вы... дети собаки? О, я знаю — вы заодно с теми бандитами и пытаетесь сбить нас с пути, чтобы мы погибли от жажды и так стали легкой добычей!
Такой упрек был однозначно несправедливым, ведь белудж никогда не предаст человека, с которым он разделил хлеб и соль. Наши жандармы, очевидно задетые обвинениями своего лейтенанта, заверили нас в своей невиновности, но Али Ага взорвался:
— Молчать! Найти кабель немедленно, или я застрелю каждого из вас, вы дети клейменных отцов!
Я не мог видеть их лиц в этой темноте, но я ощутил, как глубоко они, свободные белуджи, прочувствовали оскорбление; они больше и не пытались отвечать. Вдруг один из них, бывший нашим проводником некоторое время назад, отделился от группы, ударил своего верблюда плетью и в галопе исчез в темноте.
— Куда? — прокричал Али Ага и получил несколько непонятных слов в ответ. Несколько секунд можно было слышать мягкий шаг верблюда, затем звуки погрузились в ночь.
Несмотря на мою уверенность лишь мгновение назад в невиновности белуджского жандарма, нерешительная мысль мелькнула в моей голове: теперь он уехал к бандитам, Али Ага был прав, пожалуй... Я услышал, как Али Ага снял с предохранителя свой пистолет, я сделал то же. Ибрагим медленно снимал с плеча свой карабин. Мы сидели без движения в седлах. Один верблюд мягко кряхтел, винтовка одного из жандармов ударила прикладом о седло. Долгие минуты проходили. Можно было почти слышать дыхание людей. Затем обрывистый крик донесся издалека. Мне показалось, что это было просто «ооо», однако белуджи, казалось, распознали его, и один из них, сложив руки около рта, взволнованно выкрикнул что-то в ответ на языке брауи. Снова тот вдалеке крикнул. Один из жандармов повернулся к Али Ага и сказал на персидском:
— Кабель, хазрат! Он нашел кабель!
Напряжение спало. С облегчением мы последовали за голосом невидимого разведчика, направлявшего нас время от времени. Когда мы настигли его, он поднялся в седле и указал в темноту:
— Вон кабель.
Так и было: через несколько мгновений мы почти ударились о телеграфный столб.
Первое, что сделал Али Ага, было очень характерно для него. Он поймал солдата за ремень, потянул его ближе к себе и, перегибаясь через седло, поцеловал его в обе щеки:
— Это я, а не ты, сын собаки, брат мой. Прости меня...
Впоследствии выяснилось, что белудж, этот сын пустыни, ехал зигзагами, пока не услышал с расстояния около полумили, как ветер гудит о кабель — гудение, которое даже теперь, когда я ехал прямо под кабелем, было едва уловимо для моего европейского уха...
Мы продолжили путь медленно, осторожно, сквозь черную ночь, от одного телеграфного столба к другому, с одним жандармом всегда выезжающим вперед и сигнализирующим каждый раз, как он касался своей рукой столба: мы нашли курс и были решительно настроены не терять его снова.