Бедуинская культура, мурувва и вера в Единого Бога
Ведь более чем что-либо бедуинская Аравия стала кровью и плотью образа жизни, которому было суждено выразиться с течением времени в великом духовном движении, а после — в цивилизации, которая распространила свое влияние, напрямую или косвенно, почти на весь земной шар, — религия Ислам и цивилизация, порожденная ею. Человеческой и социальной предпосылкой такого развития явилось то, что можно назвать «бедуинской культурой» — уклад жизни, который скоро канет в небытие и которому история не видит аналогов.
В итоге уклад жизни бедуина не был просто прелюдией для высшей цивилизации: это — оконченная, полноценная культура сама по себе, культура, без сомнений сформированная и диктуемая климатом и территорией и в определенном смысле пропитанная тем, что может быть названо «варварскими понятиями». Но в конечном счете она является результатом реалистичного человеческого ответа на долю людскую, сведенную к простейшим основам и лишенную всех тех эпизодических легкостей, которые формируют общество в более мягких климатических условиях.
Естественная среда обитания бедуина — суровая и безжалостная: степи и пустыни, по которым иногда пролегают высохшие русла рек, несущие воду лишь после редких дождей; палящий зной летних дней и жгучий мороз зимних ночей; то здесь, то там маловодные колодцы пустыни, дающие скудные количества главным образом противной на вкус воды; большую часть года редкая растительность, настолько что позволяет разводить лишь верблюдов и мелкий скот; огромная широта неба, бледного и обжигающего как расплавленный металл в дневное время и бесконечно высокого и величавого, черного и звездного ночью, — все это сказалось на появлении особого типа человека и нравственных и общественных особенностей, которых не найти в другом месте.
С самого раннего детства и до самой смерти, из поколения в поколение, из века в век бедуин был приучен созерцать беспредельность и вечность в небе над ним и в неизменности и одиночестве пустыни вокруг него. В то же самое время он научился наблюдать человеческую жизнь во всей ее основополагающей наготе, лишенной покрова уверенности и зачатков оседлого комфорта. Его бессознательное понимание хрупкости и незначительности человеческой жизни, а также признание мотивов людских поступков обострились, отточенные осознанием всегда присутствующей опасности и, стало быть, необходимостью выверения реакций ближнего своего. Таким образом, вселенское сознание и инстинктивная откровенность чувств стали характерными чертами бедуинской ментальности.
И это не все. Жесткость его среды обитания заставила бедуина осознать внутреннее одиночество человеческого существования и, следовательно, уяснить необходимость в тесном сотрудничестве меж людьми; и инстинктивное желание сотрудничества постепенно достигло зрелости в сознательной концепции племенной сплочённости. В свою очередь, осознание принадлежности к определенной группе, племени, вызвало тягу усилить и продлить эту принадлежность даже ценою личных утрат — так гордость и храбрость, страсть и воодушевление для безличных целей (все это воплотилось в арабской концепции хамаса) стали естественным выражением племенной обособленности бедуинов, так же как идея гостеприимства (дыйафа) стала отличительной чертой отдельно взятого бедуина, мужчины или женщины. И над всеми этими чертами, охватывая их всех, образно выражаясь, единым взором сознания, находится идеал мурувва — та непереводимая концепция, общая для мужчины, женщины или ребенка, содержащая в себе ценности, такие как щедрость, чувство достоинства, откровенность, отвага, мужество и учтивость. Связанным со всем этим является отличное чувство языка — способность выражать самые сложные восприятия реальности в одной фразе, то есть mot juste (меткое выражение), или поэзии вплоть до того, что после Корана речь бедуина навсегда осталась стандартом, по которому арабские филологи измеряют чистоту стиля и дикции во всех формах арабской литературы.
Одним словом, бедуинская жизнь, как она предстает перед нами в общеизвестной истории, не может быть никак охарактеризована как «примитивная». Не подлежит сомнению тот факт, что это — необузданная жизнь, полная противоречий, таинственных понятий и межплеменной борьбы, жестокости наряду с выдающимися примерами доброты и щедрости, предательства наряду с делами наивысшего самопожертвования, — форма жизни, которая осталась неизменной в череде бессчетного количества веков, лишенная того, что называется «прогрессом», но и полностью развитая; зрелая культура, обладающая уникальным мировосприятием и абсолютно отличная от всех других культурных образований.
Все это с неизбежностью должно быть учтено при анализе причин и механизмов духовной и общественной истории Аравии.
Вера в Единого Бога — вера первых евреев — пришла из Аравии. Она была естественной верой для бедуина, который в определенный момент истории осознал незначительность человека перед лицом необозримого величия созидательной силы, ощутимо действующей во вселенной, — и лишь малый шаг отделял бедуина от представления о Боге, Создателе. Каким бы туманным и искаженным это представление ни стало с течением времени, оно всегда оставалось на подсознательном уровне. И на фоне всего политеизма древней Аравии, на фоне поклонения звездам и деревьям, лунным богиням и камням всегда присутствовало тусклое понимание, имеющееся во всей доисламской поэзии и фольклоре, — понимание того, что существует непознаваемое Наивысшее Бытие, ответственное за всю наблюдаемую реальность и находящееся выше нее.
Таким образом была подготовлена почва для ниспослания Корана и его последующего триумфа в Аравии.
Учение Корана с самого начала своего возвещения нашло живой отголосок в чувствах и этических нормах араба. Оно достигло самой сердцевины бедуинской концепции мурувва: оно требовало от человека прямоты, храбрости, щедрости, сострадания, достоинства перед лицом грубой силы, скромности перед добротой и, выше всего остального, осознания человеческой мимолетности и незначительности перед Бесконечным и Вечным.
Ни в каком другом обществе положения Ислама не могли так сразу прийти в согласие с тем, что люди, которым было суждено первыми услышать строки Корана, всегда инстинктивно чувствовали и считали истиной. Другими словами, арабы времен Пророка, то есть арабы, бывшие воплощением бедуинской культуры, узнали в этике Корана то, что они знали всегда, не понимая сами, что знали. Выражая еще другим способом, можно сказать, что последняя проповедь Бога человеку была открыта через среду и язык одного народа, который мог уловить ее самый сокровенный смысл совершенно и перевести ее мировоззренческую подвижность в реальность посредством своей собственной уникальной психологической конституции. И это объясняет то, почему Ислам, продвигаемый арабами, распространился таким невероятным образом в течение нескольких десятилетий к берегам Атлантического океана и к границами Китая.