Кто есть кто
Что средний европеец знал об арабах в те дни? Практически ничего. Когда он приезжал на Ближний Восток, он привозил с собой какие-то романтические и ошибочные понятия; и, если он был исполнен благих намерений и интеллектуально честен, он должен был признать, что у него не было ни малейшего понятия об арабах вообще. Я тоже, до того как приехал в Палестину, никогда не думал о ней как об арабской земле. Конечно, я смутно понимал, что «некоторые» арабы жили здесь, но я представлял себе их только как кочевников в пустыне и идиллических обитателей оазисов. Потому что большинство из того, что я прочел о Палестине ранее, было написано сионистами, кто естественным образом рассматривал лишь свои проблемы. Я не предполагал, что города также были полны арабами, и что по факту в 1922 году в Палестине на одного еврея приходилось приблизительно пять арабов, и что, как следствие, это была арабская страна на гораздо больших основаниях, нежели страна евреев.
Когда я заметил это господину Уссышкину (какая славяноподобная фамилия, прим. ред.), председателю сионистского комитета действия, которого я встретил в то время, у меня сложилось впечатление, что сионисты не были расположены серьезно рассматривать фактическое арабское большинство, и к тому же казалось, что они не придавали какой-либо особой значимости арабскому сопротивлению сионизму. Ответ господина Уссышкина выявил лишь презрение к арабам:
— Нет здесь никакого реального движения арабов против нас, то есть никакого движения, основанного в народе. Все, что вы рассматриваете как оппозицию, — в действительности лишь выкрики нескольких недовольных подстрекателей. Они сойдут на нет в течение нескольких месяцев или самое большее нескольких лет.
Этот аргумент был совсем неудовлетворительным для меня. С самого начала у меня было ощущение, что вся идея еврейских поселений в Палестине была искусственной и, что было хуже, она угрожала перенести все сложности и неразрешимые проблемы европейской жизни в страну, которая была бы более счастливой без них. Переезд евреев не был возвращением на родину: они скорее были склонны превратить страну в родину, выстроенную по европейскому образцу и с европейскими целями в виду. Одним словом, они были чужестранцами в этих воротах. Итак, я не находил ничего неправильного в решительном сопротивлении арабов идее еврейской родины посреди них. Напротив, я сразу осознал, что именно арабы были подвержены обману и что они справедливо защищали себя от него.
В декларации Бальфура от 1917 года, которая обещала евреям «национальный дом» в Палестине, я видел жестокий политический маневр, разработанный для поддержания старого принципа, общего для всех колониальных держав, — «разделяй и властвуй». В случае Палестины этот принцип был более возмутительным, так как в 1916 году британцы пообещали тогдашнему правителю Мекки, Шарифу Хусейну, в качестве цены за помощь в борьбе против турков независимое арабское государство, которое должно было включать все страны между Средиземным морем и Персидским заливом. Они не только нарушили свое обещание годом позднее, заключив с Францией секретный договор Сайкса-Пико (который устанавливал господство Франции над Сирией и Ливаном), но также косвенно исключили Палестину из обязательств, которые они взяли по отношению к арабам.
Несмотря на свое еврейское происхождение, я почувствовал с самого начала сильный протест против сионизма. Помимо моей личной симпатии к арабам, мне казалось безнравственным то, что иммигранты с поддержки иноземной великой державы могут приезжать из-за границы с общепризнанным желанием достижения большинства в стране и, таким образом, выселить людей, чьей родиной она являлась с незапамятных времен. Следовательно, я был склонен принимать сторону арабов всякий раз, когда всплывал арабо-еврейский вопрос, что, конечно, случалось очень часто. Это мое отношение было за гранью понимания практически всех евреев, с кем мне пришлось встретиться в те месяцы. Они не могли понять, что я видел в арабах, которые по их мнению были не больше чем массой отсталых людей и на которых они смотрели с чувством, не очень отличавшимся от чувств европейских поселенцев в центральной Африке. Они не были и в малейшей степени заинтересованы в том, что арабы думали; почти никто из них не старался изучать арабский; и каждый из них принимал без всякого сомнения максиму: «Палестина — законное наследие евреев».
Я все еще помню краткую беседу по этому поводу с доктором Хаимом Вейцманом, неоспоримым лидером сионистского движения. Он приехал с одним из своих периодических визитов в Палестину (постоянно он проживал, я полагаю, в Лондоне), и я встретился с ним в доме одного еврейского приятеля. Можно было лишь поражаться безграничной энергии этого человека — энергии, которая выражалась даже в его телодвижениях, в широкой пружинистой походке, с которой он вышагивал взад и вперед по комнате, — и силе его интеллекта, о котором можно было судить по широкому лбу и проникающему взгляду его глаз.
Он говорил о финансовых сложностях, которые преграждали дорогу к осуществлению мечты под названием «еврейский национальный дом», и о недостаточном отклике на призыв среди людей за границей; и к большому моему сожалению, у меня сложилось впечатление, что он, как и большинство других сионистов, был склонен перекладывать моральную ответственность за все, что присходит в Палестине, на «внешний мир». Это вынудило меня нарушить тишину почтения, с которым все остальные присутствующие слушали его, и спросить:
— А как насчет арабов?
Я, должно быть, совершил бестактность, сделав раздражающее замечание посреди беседы, так как доктор Вейцман повернул медленно свое лицо ко мне, поставил чашку, которую он держал в своей руке, и повторил мой вопрос:
— Как насчет арабов?..
— Ну, как вы вообще надеятесь сделать Палестину своей родиной перед лицом сильной оппозиции со стороны арабов, кто, в конце концов, является большинством в этой стране?
Руководитель сионистов пожал плечами и ответил сухо:
— Мы полагаем, они перестанут находиться в большинстве через несколько лет.
— Возможно и так. Вы имеете дело с этой проблемой уже много лет и должны знать ситуацию лучше, чем я. Но, совершенно независимо от политических трудностей, которые арабская оппозиция может или не может создать на вашем пути, волновал ли вас когда-нибудь моральный аспект данного вопроса? Не думаете ли вы, что это неправильно с вашей стороны вытеснять народ, который всегда жил на этой земле?
— Но это — наша страна, — ответил доктор Вейцман, поднимая брови. — Мы лишь возвращаем то, что у нас незаслуженно отняли.
— Но ведь вы не были в Палестине вот уже почти две тысячи лет! До этого вы правили страной, и едва ли всей ее территорией, на протяжении менее чем пятиста лет. Не полагаете ли вы, что арабы могли бы на равных основаниях запросить Испанию для себя, так как, в конце концов, они господствовали в Испании на протяжении почти семиста лет и потеряли ее полностью только пятьсот лет назад?
Доктор Вейцман стал заметно нетерпелив:
— Чепуха. Арабы только завоевали Испанию, она никогда не была их первоначальной родиной, поэтому в конечном счете они были заслуженно выбиты испанцами оттуда.
— Простите меня, — возразил я, — но мне кажется, что здесь происходит некое историческое упущение. В конце концов, евреи также пришли как завоеватели в Палестину. Задолго до этого многие семитские и несемитские племена жили здесь: амореи, идумеи, филистимляне, моавитяне, хетты. Те племена продолжали жить здесь даже в дни Израильского и Иудейского царств. Они продолжали жить здесь после того, как римляне изгнали наших предков. Они проживают здесь сейчас. Арабы, заселившие Сирию и Палестину после их завоеваний в седьмом веке, были всегда только малой частью населения; остальные же, которых мы теперь называем «арабами» Сирии и Палестины, являются в действительности лишь «арабизированными» исконными жителями этой страны. Некоторые из них стали мусульманами в течение веков, другие же остались христианами; мусульмане естественным образом заключали браки со своими братьями по вере из Аравии. Но можете ли вы отрицать, что основная масса тех людей, проживающих в Палестине и разговаривающих на арабском языке, будь они мусульмане или христиане, — прямые потомки первых обитателей, первых в смысле проживания на данной земле на протяжении веков до того, как пришли евреи?
Доктор Вейцман вежливо улыбнулся на мою вспышку и перевел разговор на другие темы.
Я не чувствовал удовлетворения результатом своего вмешательства. Конечно же, я не ожидал, что кто-нибудь из присутствующих — а уж тем более доктор Вейцман! — присоединится к моему осуждению сионистской идеи как весьма уязвимой с моральной точки зрения, но я надеялся, что моя защита мотивов арабов по меньшей мере причинит хоть какое-нибудь неудобство руководителям сионистов — неудобство, способное вызвать больше самоанализа и, таким образом, большую готовность признать возможность существования морального права на стороне арабской оппозиции... Ничего из этого не случилось. Вместо этого я встретил пустую стену из пристально глядевших глаз: осуждающее неодобрение моего безрассудства, которое посмело усомниться в бесспорном праве евреев на землю своих праотцов...
Как было возможно, удивлялся я, что люди, одаренные таким творческим интеллектом, как евреи, рассматривают арабо-еврейский конфликт лишь с еврейских позиций? Разве они не осознавали, что проблемы евреев в Палестине могут быть в долгосрочной перспективе решены только путем дружественного сотрудничества с арабами? Были ли они так безнадежно слепы, не предвидя болезненного будущего, которое их политика неизбежно должна была принести: борьба, горечь и ненависть, которым будет подвержен всегда еврейский остров — даже если и будет преуспевающим временно — посреди враждебно настроенного арабского моря?
И как странно, думал я, что нация, пострадавшая от стольких многих несправедливостей на протяжении долгой и печальной истории своей диаспоры (и пострадающая еще в ужасных и мучительных обстоятельствах фашистского режима и Второй мировой войны, прим. ред.), была теперь готова в узколобом преследовании своей собственной цели причинить тяжкий вред другой нации — нации, которая была неповинна во всех тех прошлых страданиях евреев. Такое явление, я знал, не было чем-то новым в истории, но тем не менее мне было очень грустно видеть его разворачивающимся перед моими глазами.