Давид и давидово время, Авраам и авраамово время
Иерусалим оказался полностью новым миром для меня. Исторические воспоминания просачивались из-за каждого угла этого древнего города: улицы, слышавшие проповеди Исаии, булыжники, по которым ходил Христос, стены, которые уже были стары, когда тяжелые шаги римских легионеров отражались эхом в них, проходы с арками, на которых были нанесены надписи со времен Саладина. Небо было темно-голубым, что, возможно, было знакомо тому, кто бывал в других средиземноморских странах, но для меня, выросшего в намного менее приветливом климате, эта голубизна была словно призыв и надежда. Дома и улицы казались покрытыми нежным дрожащим глянцем; люди были полны спонтанных движений и величественных жестов. Люди, то есть арабы... так как именно они отпечатались в моей памяти как люди этой земли, люди, которые выросли из ее почвы и ее истории и были едины с окружающей атмосферой. Их одежды были красочны, в стиле библейского убранства, и каждый из них, феллах или бедуин (так как часто можно было видеть бедуинов, которые приезжали в город для покупок или продажи своих товаров), носил свое одеяние в совершенно уникальной манере, всегда немного отличной от остальных, как если бы он изобрел свой персональный стиль в момент, без подготовки.
Перед домом Дориана, на расстоянии приблизительно сорока ярдов, возвышались крутые, временем потрепанные стены замка царя Давида, который являлся частью бастиона старого города, — типичная средневековая арабская цитадель, вероятно воздвигнутая на фундаменте, сооруженном Иродом, с вытянутой наблюдательной башней в виде минарета. (Хотя цитадель не имеет никакой прямой связи с царем Давидом, иудеи всегда называли ее в честь него, потому что здесь, на горе Сион, стоял по преданию царский дворец). На стороне старого города находилась низкая широкая башня, внутри которой располагались ворота, и каменный мост, переброшенный через ров и ведущий к воротам. Тот мост был, по-видимому, привычным местом встречи для бедуинов, когда им приходилось заезжать в город. В один день я заметил высокого бедуина, стоящего там без движения, его силуэт отчетливо был виден на фоне серебристо-серого неба, подобно фигуре из древнего предания. Его лицо с выраженными скулами, покрытыми короткой красно-коричневой бородой, несло выражение глубокой серьезности: оно было хмуро, как будто бы он ожидал чего-то и все же не надеялся дождаться. Его широкая накидка с коричневыми полосками, перемежающимися с белыми, была поношена и изорвана, и ко мне пришла причудливая идея, не знаю почему: а что если она была изношена за многие месяцы опасностей и отступлений? Был ли он, возможно, одним из нескольких воинов, которые сопровождали молодого Давида в его бегстве от черной зависти Саула, его короля? Возможно также, что Давид спал прямо сейчас, прячась где-нибудь в пещере в Иудейских горах, а этот человек здесь, этот надеждый и отважный друг, втихомолку пришел с товарищем в королевские владения узнать, что Саул думает об их лидере и безопасно ли ему возвратиться. И теперь этот давидов друг ожидал своего товарища, полный дурных предчувствий: плохие новости придется им принести Давиду...
Вдруг бедуин двинулся и начал сходить с моста, и моя мечтательная фантазия прервалась. И тогда в моей голове пронеслась мысль: этот человека был арабом, тогда как те другие, те персонажи из Библии, — евреи! Но мое удивление длилось лишь мгновение, так как неожиданно я осознал с той ясностью, которая иногда взрывается внутри нас как молния и освещает мир на мгновение ока, что Давид и давидово время, как Авраам и авраамово время, были ближе к своим арабским корням и, следовательно, к бедуину сегодняшнего дня, чем к современному еврею, который претендует на то, чтобы быть их потомком...