Как же нам еще молиться?
Каждое утро прямо перед рассветом из соседних деревень прибывали верблюды с поклажей из овощей и фруктов, которая отсылалась дальше на ослах в узкие базарные улицы города. В дневное время я видел тяжелые тела верблюдов, отдыхающих на земле; люди всегда с шумом ухаживали за ними и за ослами, если только им не приходилось спасаться от проливного дождя в хлеву. Они были очень бедны и оборваны, эти погонщики верблюдов и ослов, но вели себя, как большие господа. Когда они садились вместе за едой на земле и кушали плоский пшеничный хлеб с небольшим количеством сыра и оливок, я лишь мог восторгаться благородством и легкостью их манер, а также их внутренним спокойствием: можно было видеть, что у них есть уважение к самим себе и к повседневным предметам их жизни. Хаджи, ковылявший с тростью (у него был артрит и распухшие колени), был своего рода главой у них; они подчинялись ему беспрекословно. Несколько раз в день он собирал их для молитвы, и, если не было очень сильного дождя, они молились на открытом воздухе: все в одном длинном ряду, а он впереди них как имам. Они были подобны солдатам в точности их движений: они склонялись вместе в направлении Мекки, поднимались снова и затем становились на колени, касаясь лбом земли; они, казалось, следовали неслышным словам своего лидера, который между поклонами и простиранием стоял босиком на молитвенном коврике, беззвучно шевеля губами, с закрытыми глазами, руками, сложенными на груди, и, очевидно, забывшийся в глубокой сосредоточенности: можно было видеть, как он молится всей своей душой.
Меня почему-то беспокоило видеть такую неподдельную молитву в сочетании с почти механическими движениями тела, и в один день я спросил хаджи, который понимал немного по-английски:
— Вы действительно верите, что Бог ожидает, что вы выкажете Ему свое уважение повторяющимися поклонами, преклонениями и паданием ниц? Не было бы лучше лишь смотреть внутрь себя и молиться Ему в тишине собственного сердца? Зачем все эти движения тела?
Как только я высказал эти слова, я почувствовал сожаление, так как я не хотел обидеть религиозные чувства старика. Но хаджи не казался и в малейшей степени оскорбленным. Он улыбнулся своим беззубым ртом и ответил:
— Как же еще нам следует молиться Богу? Разве он не сотворил и душу и тело, вместе? И раз так, не обязан ли человек молиться и своим телом наряду со своей душой? Послушай, я скажу тебе, почему мы, мусульмане, молимся так, а не иначе. Мы поворачиваемся к Каабе, священному храму Бога в Мекке, зная, что лица всех мусульман, где бы они ни находились, повернуты к ней в молитве и что мы подобны одному телу, а Он — средоточие наших мыслей. Сначала мы встаем вертикально и читаем строки из Священного Корана, помня, что это — Его Слово, данное человеку для того, чтобы он мог быть правдивым и стойким в жизни. Затем мы говорим: «Бог — превыше всего», — напоминая себе, что никто не заслуживает поклонения, кроме Него, кланяемся низко, потому что мы чтим Его выше всего остального, и восхваляем Его могущество и славу. Потом мы встаем на колени и опускаем лбы на землю, потому что мы чувствуем, что мы — лишь пыль и ничто перед Ним и что Он — наш Создатель и Вседержитель на небесах. Затем мы поднимаем наши лица с земли и продолжаем сидеть, моля, чтобы Он простил нам наши грехи, и ниспослал Свою милость на нас, и повел нас правильным путем, и даровал здоровье и пропитание. Потом мы снова падаем ниц на землю и касаемся пыли своими лбами перед мощью и славой Одного и Единственного. После этого мы сидя просим Его благословить Пророка Мухаммада, который донес до нас Его послание, так же, как Он благословил предыдущих Пророков, и благословить также нас и всех тех, кто следует правильному пути; и мы просим Его даровать нам благо в этом мире и благо в следующей жизни. В конце мы поворачиваем наши головы направо и налево, говоря при этом: «Мир вам и благословение Всевышнего», — так мы приветствуем каждого праведного человека, где бы он ни находился.
— Так молился наш Пророк и научил этому своих последователей на все времена, чтобы они могли добровольно отдаваться Богу, и проявлять смирение перед Ним — именно это и означает Ислам, — и тем самым быть в согласии с Его волей и со своей собственной судьбой.
Старик, конечно, не использовал эти слова в точности, как они приведены здесь, но это был их смысл, и именно так я их запомнил. Годы спустя я осознал, что этим простым объяснением хаджи открыл для меня первую дверь на пути к Исламу; но даже тогда, задолго до того, как какая-либо мысль о том, что Ислам может стать моей верой, вошла в мое сознание, я начал чувствовать непривычное смирение, если мне приходилось видеть — а это было довольно часто — человека, стоящего босым на молельном коврике, или на соломенной циновке, или на голой земле со сложенными руками на груди и склоненной головой, полностью погруженного внутрь себя, отрешенного от того, что происходит вокруг, будь это в мечети или на тротуаре оживленной улицы, — человека в согласии с самим собой.