Эгоцентричная позиция Запада
Если бы кто-нибудь сказал мне тогда, что мое первое знакомство с миром Ислама пойдет гораздо дальше впечатлений от короткого отпуска и несомненно станет поворотной точкой в моей жизни, я бы отшутился, восприняв идею как крайне абсурдную. Не то чтобы я был невосприимчив к прелестям стран, ассоциирующихся в моей голове, как и в головах большей части европейцев, с романтической атмосферой Тысячи и одной ночи: я предвкушал красочные, экзотические обычаи, живописные явления, — но мне никогда не приходило на ум ожидать приключений также по части духа, вдобавок ко всему прочему новое путешествие не сулило никаких перспектив личного характера. Всякие идеи и впечатления, с которыми мне довелось встретиться ранее, я инстинктивно соотносил с западным мировоззрением, надеясь добиться более широкого кругозора в чувствах и осмыслении внутри единственной известной мне культурной среды. Если подумать, как мог я чувствовать по-другому? Я был лишь очень-очень молодым европейцем, воспитанным в вере в то, что Ислам и все, на что он претендовал, — не более чем романтическая уединенная тропа в истории человечества, не очень даже «уважаемая» с точки зрения духовности и этики и, следовательно, не достойная поминания в одном ряду — не говоря уже о сравнении! — с двумя единственно возможными системами верований, которые Запад считает подходящими для рассмотрения всерьез, — христианством и иудаизмом.
Итак, с этой туманной европейской предвзятостью ко всему исламскому (хотя, конечно, не к идеализированной внешней стороне жизни мусульман) я отправился летом 1922 года в свое путешествие. Справедливости ради надо сказать, что я не мог бы описать себя как эгоцентричного человека в индивидуальном смысле. Но я тем не менее, не ведая того сам, был глубоко опутан той эгоцентричной, себялюбивой культурной ментальностью, такой характерной для Запада во все времена.