История искусств и психоанализ
Это неосознанное понимание могло быть косвенно причастно к выбору мною истории искусств в качестве своего профилирующего предмета в университете. Я полагал, что истинная функция искусства — вызывать образы стройной и универсальной структуры, лежащей в основе фрагментарной картины явлений, которую наше сознание рисует нам и формулировка которой, как мне казалось, умозрительными учениями должна с неизбежностью быть неполноценной. Однако посещаемые мною курсы не удовлетворяли меня. Мои учителя — а некоторые из них, такие как Стржиговский и Дворак, являлись выдающимися деятелями своих областей — были, казалось, больше заинтересованы распознаванием эстетических законов, управляющих созданием художественных произведений, чем раскрытием их внутренних духовных побуждений. Другими словами, их подход к искусству, как казалось мне, был весьма узок и ограничен лишь вопросом формы, в которой оно выражалось.
Выводы психоанализа, с которым я познакомился в те дни юношеской растерянности, также, но по другим причинам, не удовлетворили меня. Без сомнения, психоанализ был в то время интеллектуальной революцией первой величины, и каждый чувствовал в собственном теле, что эта широко распахнутая, но доселе закрытая дверь познания обязательно окажет глубокое воздействие на осознание человеком самого себя и общества и, возможно, поменяет полностью его прежние представления об этом. Обнаружение роли, которую играют бессознательные побуждения в формировании человеческой личности, открыло новые пути к более глубокому пониманию самих себя по сравнению с тем, что предлагали нам теории психологов предыдущих поколений. Все это я готов был допустить. На самом деле фрейдовские идеи одурманивали мой молодой рассудок, как крепкое вино, и многие вечера я проводил в венских кафе, слушая увлекательные дискуссии некоторых пионеров психоанализа, таких как Альфред Адлер, Херман Стекль и Отто Гросс. Но, хоть я и не спорил с обоснованностью аналитических принципов психоанализа, меня возмущала интеллектуальная самонадеянность новой науки, которая пыталась свести все загадки человеческого «Я» к ряду нейро-генетических реакций. Философские «выводы», сформулированные отцом психоанализа и его приверженцами, почему-то казались мне слишком банальными, слишком самоуверенными и излишне упрощенными, чтобы претендовать на какую-либо близость к истине в последней инстанции, и они, совершенно точно, не указывали никакого нового направления к лучшей жизни.