Духовный порядок и духовный вакуум
Через два года после окончания Первой мировой войны я начал изучать, довольно несвязно, историю искусств и философию в университете Вены. Я не чувствовал тяги к этим предметам. Тихая академическая карьера не привлекала меня. Я ощущал стремление к более тесному соприкосновению с жизнью, я хотел войти в контакт с ней без тех тщательно продуманных, искусственных барьеров, которые люди, озабоченные своим спокойствием, любят выстраивать вокруг себя; я также желал самостоятельно найти подход к пониманию духовного порядка вещей, который, и я это знал, должен был существовать, но который я не мог пока различить.
Довольно сложно объяснить, даже имея в своем обиходе зрелый лексикон, что я имел в виду тогда под «духовным порядком»; мне не приходило на ум представить проблему в известных религиозных терминах или, по правде говоря, в каких-либо других точных терминах. Моя неопределенность, если быть честным с самим собой, не происходила от меня. Это была неопределенность всего поколения.
Первые десятилетия двадцатого столетия шли под знаменем духовного вакуума. Все ценностные нормы, к которым привыкла Европа за многие столетия до этого, стали бесформенными под ужасным влиянием того, что произошло между 1914 и 1918 годами, а новых ценностей ниоткуда не предвиделось. Чувство хрупкости и ненадежности витало в воздухе — предчувствие социальных и интеллектуальных переворотов, которое вселяло сомнение в возможность обретения, когда-либо снова, стабильности в человеческих устремлениях и изысканиях мысли. Все, казалось, плыло в бесформенном потоке, духовное беспокойство молодежи не находило нигде опоры. В отсутствие какого-либо заслуживающего доверия стандарта морали никто не мог дать нам, молодым людям, удовлетворительных ответов на волнующие нас вопросы. Наука говорила: «Познание — все» — и забывала, что познание без этической цели может привести только к хаосу. Социальные реформаторы, революционеры, коммунисты, каждый из которых хотел, без сомнения, построить новый счастливый мир, думали лишь в терминах внешних, социальных и экономических, условий, и для того, чтобы восполнить этот недостаток, они возвели свою «материалистическую концепцию истории» в ранг своего рода новой, антиметафизической метафизики. Традиционно религиозные люди, с другой стороны, не знали ничего, кроме приписывания Богу качеств, выведенных с помощью собственных мыслительных шаблонов, которые уже давно стали чем-то неподатливым и бессмысленным. И когда мы, молодые люди, видели, что эти якобы божественные качества часто были в явном противоречии с тем, что происходило в мире вокруг нас, мы говорили себе: «Движущая сила судьбы, очевидно, отлична от качеств, приписываемых Богу; следовательно, Бога нет». И только весьма малому числу из нас приходило на ум то, что причина этой путаницы, возможно, лежала в произволе лицемерных защитников веры, которые оставляли за собой право «определять» Бога и, облекая Его в свои собственные одежды, отделяли Его от человека и его судьбы.
В отдельно взятом человеке эта этическая нестабильность могла привести либо к полному хаосу моральных ценностей и цинизму, либо к поиску собственного творческого пути к тому, что можно назвать хорошей жизнью.