Вырожденное понятие религии
В соответствии с традициями нашей семьи я получил посредством интенсивных домашних занятий с репетиторами базовые знания иудейской религии. Это не было следствием какой-то особенной религиозности моих родителей. Они принадлежали к поколению, которое лишь на словах поддерживало ту или иную религию, сформировавшую жизнь их предков, но не делало ни единой попытки к построению своей жизни или формулированию своих этических норм в соответствии с учением религии своих праотцов. В таком обществе само понятие религии выродилось в одно из двух типов понимания: безжизненные ритуалы тех, которые по привычке — и только по привычке — держались своего религиозного наследия, или циничное безразличие более «либеральных», которые рассматривали религию как старомодное суеверие, которому внешне можно иногда следовать, но которого следует втайне стыдиться, как стыдятся того, что интеллектуально несостоятельно. По внешним признакам мои родители принадлежали к первой категории; но порой у меня появлялось небольшое подозрение, что по крайней мере мой отец склонялся ко второй. Тем не менее из почтительности к своему отцу и тестю он настаивал на том, чтобы я корпел над священными письменами. Итак, когда мне исполнилось тринадцать, я не только умел бегло читать на иврите, но также свободно разговаривал на нем и вдобавок имел приличное знание арамейского (что, возможно, позднее повлияло на легкость, с которой я выучил арабский язык). Я изучал Старый Завет в оригинале; ознакомился с Мишной и Гемарой, то есть текстом и комментариями к Талмуду; я мог рассуждать с большой уверенностью в себе о различиях между Вавилонским и Иерусалимским Талмудами; и я углублялся в сложности библейского экзегеза, Таргума, как если бы мне было предназначено стать раввином.
Несмотря на всю эту начинавшую пускать ростки религиозную мудрость или, возможно, в результате нее, во мне вскоре развилось довольно надменное чувство ко многим постулатам иудейской веры. Сказать точнее, я не спорил с учениями о моральных принципах и праведности, которым придается так много значения в иудейских священных книгах, также мне было понятно возвышенное осознание Бога у иудейских пророков, но мне казалось, что Бог Старого Завета и Талмуда был чрезмерно озабочен ритуалом, посредством которого верующие в Него должны были поклоняться Ему. Мне также казалось, что этот Бог был странным образом поглощен мыслями о судьбах исключительно одного народа — евреев. Сама структура Старого Завета как истории потомков Авраама стремилась выставить Бога не творцом и вседержителем всего человечества, но скорее клановым божеством, согласовывающим все творение с нуждами одной «избранной нации»: награждая их победами, если они праведны, и заставляя их страдать от рук безбожников, как только они сходят с предписанного пути. Рассмотренные в свете этого фундаментального изъяна даже интенсивные этические попытки поздних пророков, таких как Исаия и Иеремия, казались лишенными универсальной идеи.
Но хотя это раннее мое обучение имело результат противоположный тому, что предполагалось, то есть отдалило меня от религии моих предков, а не приблизило к ней, я часто думаю, что позднее оно помогло мне понять фундаментальную цель религии, какой бы ни была ее форма. В тот момент, однако, мое разочарование иудаизмом не подтолкнуло меня на поиски духовных истин в других направлениях. Под влиянием скептически настроенного окружения меня, как и многих других мальчишек моего возраста, медленно сносило в сторону буквального отрицания всех религиозных институтов; и так как моя религия никогда не была для меня более чем набором запрещающих предписаний, я чувствовал себя ничуть не хуже, будучи отдаленным от нее. Богословские и философские идеи тогда не трогали меня совсем. То, чего я ожидал от будущего, было не очень-то отлично от чаяний большинства других мальчишек: действие, приключения, возбуждение.
К концу 1914 года, когда Первая мировая война была уже в разгаре, первая серьезная возможность исполнить свои мальчишеские мечты, казалось, представилась мне. В четырнадцать лет я сбежал из школы и присоединился к австрийской армии под вымышленным именем. Я был довольно высок для своего возраста и с легкостью прошел за восемнадцатилетнего — минимальный возраст для набора. Но, по видимости, я не был тем солдатом, которому было суждено стать генералом. Около недели спустя мой бедный отец сумел выследить меня с помощью полиции, и я был с позором конвоирован обратно в Вену, где мои родители обосновались несколько ранее. Почти четыре года спустя на законных основаниях я был на самом деле призван в австрийскую армию, но к тому времени я уже не мечтал о военной славе и искал других путей для самореализации. В любом случае, через несколько недель после моего призыва в армию развернулась революция, Австро-Венгрия распалась, и война была окончена.