Первое паломничество
На борту были только паломники, так много, что корабль еле вмещал их всех. Судоходная компания, жадная до прибыли от короткого сезона хаджа, буквально заполнила его до самого края, не заботясь о комфорте пассажиров. На палубах, в каютах, во всех проходах, на каждой лестнице, в столовых первого и второго класса, в трюме, который был очищен специально для этого и оснащен временными лестницами, — в каждом доступном пространстве и уголке болезненно толпились люди. Главным образом это были паломники из Египта и Северной Африки. С огромной смиренностью, имея целью лишь морской переход, безропотно они переносили все излишние тяготы. Как они сидели скорчившись на палубе тесными группами, мужчины, женщины и дети, и с трудом занимались своими домашними делами (так как компания не предоставляла никакой еды); как они постоянно бегали из стороны в сторону в поисках воды, не жалея сил, с жестяными банками и парусиновыми флягами: каждое движение — пытка в этой давке из людской массы; как они собирались пять раз в день возле кранов с водой — которых было слишком мало для такого большого количества людей, — чтобы совершить омовение перед молитвой; как они страдали в удушающей атмосфере в глубине трюмов, два яруса под палубой, где в обычное время путешествуют только тюки и ящики с товарами, — кто бы ни увидел это, сразу бы распознал силу веры, которая находилась внутри этих паломников. Ведь они, казалось, даже и не чувствовали своего страдания: так поглощены были они мыслью о Мекке. Они разговаривали только о хадже, и эмоции, с которыми они глядели в обозримое будущее, заставляли их лица сиять. Женщины часто пели хором песни о Священном Городе, и снова и снова повторялся припев «Ляббайк, Аллахумма, ляббайк!»
Около полудня второго дня путешествия раздался гудок корабля: то был условный знак, что мы достигли широты маленького порта Рабиг, севернее Джедды, где, согласно старой традиции, мужчины-паломники, приезжающие с севера, должны снять с себя повседневные одежды и облачиться в ихрам, или одежду паломника. Она состоит из двух цельных кусков шерстяной или сделанной из хлопка белой ткани, один из которых обвязывается вокруг талии и закрывает колени, тогда как другой свободно свисает с плеч; голова остается непокрытой. Причиной такого одеяния, которое было предписано Пророком, служит то, что во время хаджа не должно быть никаких внешних различий между верующими, которые собираются со всех уголков планеты, чтобы посетить Храм Бога: никаких различий между расами и нациями, или между богатыми и бедными, или главными и подчиненными, — так чтобы все знали, что они братья, равные пред Богом и человеком. И вскоре всякая красочная мужская одежда исчезла с нашего корабля. Более нельзя было наблюдать красных тунисских тарбушей, роскошных марокканских бурнусов или броских галлябий египетских феллахин — повсюду тебя окружало лишь это скромное белое одеяние, лишенное всякого украшения, широко свисающее с тел людей, которые теперь двигались с большим достоинством, заметно подверженные этому переходу в состояние паломничества. Так как ихрам обнажил бы значительную часть их тела, женщины-паломники оставались при своем обычном одеянии; но на нашем корабле это была лишь черная и белая одежда — черные платья египтянок и белые североафриканских женщин, — и поэтому она не привносила каких бы то ни было цветных штрихов в эту картину.
На рассвете третьего дня корабль бросил якорь у побережья Аравии. Большинство из нас стояли у ограждения верхней палубы и всматривались в землю, которая медленно поднималась из легкого утреннего тумана.
По всем сторонам виднелись силуэты других кораблей с паломниками, а между ними и землей — бледно-желтые и изумрудно-зеленые полосы в воде: подводные коралловые рифы, участок той длинной неприветливой вереницы, которая растянулась вдоль восточного берега Красного моря. За ними на восток находилось что-то наподобие холма, низкого и сумрачного, однако, когда солнце поднялось позади него, он вдруг перестал быть холмом и превратился в приморский город, поднимающийся от своей оконечности к центру все выше и выше крышами домов, мелкая, утонченная структура из розового и желто-серого кораллового камня — город-порт Джедда. Мало-помалу можно было различить резные, решетчатые окна и деревянные завесы балконов, которым с годами влажный воздух придал монотонный, серо-зеленый цвет. Минарет выступал из центра, белый и прямой, как поднятый палец.
И снова зов «Ляббайк, Аллахумма, ляббайк!» — радостный крик подчинения и восторга, который пронесся от возбужденных паломников в белом на борту через воду к земле их наивысших чаяний.
Их чаяний и моих: ведь для меня вид аравийского берега явился кульминацией на годы растянувшегося поиска. Я посмотрел на Эльзу, мою жену, которая сопровождала меня в этом паломничестве, и прочитал то же самое чувство в ее глазах...
И затем мы увидели множество белых крыльев, устремившихся к нам с суши, — арабские береговые лодки. Они заскользили по глади воды под латинским парусом, мягко и беззвучно лавируя между невидимыми коралловыми рифами, — первые эмиссары Аравии, готовые встретить нас. Они плавно подходили все ближе и ближе к нам и в конечном счете собрались с раскачивающимися мачтами сбоку от корабля. Их паруса сворачивались один за другим в стремительном броске, со свистом и хлопками, как будто стая гигантских цапель приземлилась для кормления. И из тишины, бывшей еще мгновение назад, поднялся визг и крик среди них: крик лодочников, которые теперь прыгали с лодки на лодку и брали штурмом корабельную лестницу, чтобы завладеть багажом паломников. И паломники, столь переполненные возбуждением при виде Священной Земли, позволяли делать с собой все, что вздумается, не защищаясь.
Лодки были тяжелыми и большими; неуклюжесть их корпуса странно контрастировала с красотой и изящностью их высоких мачт и парусов. Должно быть, именно на таком судне, или даже большем по размеру, но такого же типа, храбрый Синдбад-мореход отправился в непрошеные приключения и высадился на остров, который в действительности — о ужас! — оказался спиною кита... И на похожих кораблях плавали, задолго до Синдбада, финикийцы на юг через то же самое Красное море и дальше через Аравийское море в поисках специй, и фимиама, и богатств Офира...
И теперь мы, ничтожные преемники тех героических странствований, плыли через коралловое море, огибая подводные рифы по большой дуге, — паломники в белых одеждах, набитые между чемоданами, и ящиками, и сундуками, и вязанками, немая толпа, трепещущая в ожидании.
И я был полон ожидания. Но как я мог знать заранее, сидя тогда на носу лодки, взявшись за руки со своей женой, что простая попытка совершить паломничество так глубоко и так бесповоротно изменит наши жизни? И снова я невольно думаю о Синдбаде. Когда он покинул берега своей родины, он, как и я, не имел и отдаленного представления о том, что будущее уготовит для него. Он не знал наперед и не желал всех тех необычных приключений, что случились с ним, он искал только торговли и заработка. А я хотел лишь совершить паломничество. Но когда все, что должно было случиться с ним и со мной, действительно случилось, ни я, ни он уже не могли снова смотреть на мир прежними глазами.
Правда, со мной никогда не случалось ничего настолько фантастического, как джинны, и заколдованные девы, и гигантская птица Рух, с которыми сражался мореплаватель из Басры. Тем не менее тому первому паломничеству было суждено оставить след в моей жизни глубже, чем все его приключения вместе взятые оставили в его. Эльзу ожидала смерть, и никто из нас не имел и понятия, как близко она была. Что касается меня, то я знал, что покидаю Запад, чтобы жить среди мусульман, но я не знал, что оставляю все свое прошлое позади. Без каких-либо предостережений мой старый мир подошел к концу, мир западных мировоззрений и ощущений, дерзаний и образов. Дверь тихо закрывалась за мной, настолько тихо, что я сам не заметил этого. Я полагал, что это будет путешествием наподобие всех прежних путешествий, когда постранствуешь по иноземным странам и возвращаешься непременно обратно к своему прошлому. Однако жизнь поменялась полностью и вместе с ней направление всех устремлений.