Дорога в Мекку

Случай в метро, или алчность, ставшая одержимостью

В один день в сентябре 1926 года Эльза и я ехали в берлинском метро. Это был вагон высшего класса. Мой взгляд случайно упал на хорошо одетого гражданина напротив меня, несомненно преуспевающего предпринимателя с красивым портфелем на коленях и большим кольцом с бриллиантом на руке. Я думал от нечего делать, как хорошо его дородная фигура вписывалась в встречавшуюся повсюду в центральной Европе в те дни картину процветания, процветания особенно выраженного, так как оно пришло после нескольких лет инфляции, когда вся экономическая жизнь была перевернута вверх дном и убогость внешнего вида была нормой. Большинство людей были теперь хорошо одеты и хорошо откормлены, и человек напротив меня, следовательно, не был исключением. Но, когда я посмотрел на его лицо, мне не показалось, что я смотрю на счастливое лицо. Он казался обеспокоенным, и не просто обеспокоенным, но отчетливо несчастным, с глазами, уставленными бездумно вперед, и втянутыми уголками рта, как если бы он был мучим болью, но не телесной болью. Не желая казаться невежливым, я отвел свой взгляд в сторону и увидел рядом с ним элегантную даму. Она также имела странно несчастное выражение лица, как если бы она испытывала боль или размышляла над чем-то, что причиняло ей боль. Однако ее рот застыл в холодном подобии улыбки, что, я был уверен, стало привычкой для нее. И тогда я начал осматривать все другие лица в вагоне — лица, принадлежавшие без исключений зажиточным людям, — и в почти каждом из них я смог различить выражение скрытого страдания, настолько скрытого, что обладатель лица, казалось, сам не подозревал о его наличии.

Это было, безусловно, странно. Я никогда ранее не видел столько несчастных лиц вокруг себя, или, возможно, я никогда ранее не искал того, что теперь так ясно выражалось на них? Впечатление было настолько сильным, что я рассказал о нем Эльзе; и она тоже начала осматриваться вокруг внимательным взглядом художника, привыкшего изучать людские черты. Затем она повернулась ко мне в удивлении и сказала:

— Ты прав. Они все выглядят так, как будто они страдали от мучений в аду... Хотела бы я знать, подозревают ли они сами о том, что происходит в них?

Я знал, что они не подозревают, потому что иначе они бы не смогли продолжать тратить свою жизнь так, как тратили они: без какой-либо веры в сдерживающие истины, без какой-либо цели, помимо желания повысить свой собственный «уровень жизни», без каких-либо надежд, за исключением приобретения большего количества материальных благ, большего количества приспособлений и, возможно, большей власти...

Когда мы возвратились домой, я бросил взгляд на свой стол, на котором лежала открытой копия Корана, который я читал до этого. Механически я взял книгу, чтобы отложить ее, но, как только я собирался закрыть ее, мой взгляд упал на открытую страницу передо мной и я прочитал:

На мгновение я лишился дара речи. Я думаю, книга тряслась в моих руках. Затем я дал ее Эльзе.

— Прочитай это. Разве это не ответ тому, что мы видели в метро?

Это был ответ, ответ настолько решительный, что всякие сомнения вдруг развеялись. Я знал теперь, без всякой тени неуверенности, что то, что я держал в руках, была Богом внушенная книга, так как, хотя она и была представлена человеку более тринадцати веков назад, она ясно предвидела то, что могло воплотиться лишь в этом сложном, механизированном, иллюзорном веке.

Во все времена люди знали алчность, но никогда ранее жадность не переходила простого стремления к получению вещей и не становилась одержимостью, затуманивающей все остальное: непреодолимое влечение получать, делать, придумывать все больше и больше, сегодня больше, чем вчера, и завтра больше, чем сегодня, демон, оседлавший шеи людей и подгоняющий их сердца вперед к целям, которые язвительно блистают на расстоянии, но, как только их достигают, растворяются в презренном ничто, всегда выставляя обещание новых целей впереди, целей еще более блестящих, более соблазнительных, до тех пор, пока они находятся там, на горизонте, целей, которые непременно зачахнут, переходя снова в небытие, как только они окажутся в пределах досягаемости. И тот голод, тот ненасытный голод по снова и снова сменяющимся целям, грызет человеческую душу: так нет же, если бы вы только знали, вы увидели бы ад, в котором находитесь...

И это, я видел, не было простой мудростью человека из далекого прошлого в далекой Аравии. Как бы он ни был мудр, такой человек не смог бы самостоятельно предвидеть мучение, столь исключительно свойственное этому двадцатому веку. Из Корана говорил голос величественнее, чем голос Мухаммада...