Первая встреча с королем Ибн Саудом
Но королевская щедрость — щедрость сердца, но не кошелька. Теплота его чувств, более чем что-либо, заставляет людей его окружения, и я не исключение, любить его.
Дружба с Ибн Саудом придавала сердечный блеск моей жизни во все годы, проведенные в Аравии.
Он называет меня своим другом, хотя он король, а я простой журналист. И я называю его другом и не потому просто, что в течение тех лет, что я находился в его окружении, он всегда относился ко мне дружелюбно, ведь его дружелюбие распространяется на многих. Я называю его своим другом потому, что, бывает, он открывает мне свои самые сокровенные мысли, как открывает он свой кошелек множеству других людей. И я люблю называть его своим другом, так как, несмотря на все его недостатки, а их не так мало, он чрезвычайно хороший человек. Не просто «добросердечный», ведь доброта сердца иногда может достаться легко. Как о хорошем дамасском клинке можно сказать, что он «хорошее» оружие, потому что обладает всеми качествами, которые можно только желать для оружия такого типа, так и Ибн Сауда я считаю хорошим человеком. Он не подражает никому и всегда идет своим собственным путем. Если он и ошибается часто в своих поступках, так это потому, что он никогда не пытается быть никем, кроме самого себя.
...
Всего около секунды я мог оглядеть, не без изумления, гигантскую фигуру Ибн Сауда. Когда, зная к тому времени обычай людей Наджда, я слегка коснулся губами кончика его носа и лба, мне пришлось встать на цыпочки, несмотря на свой рост метр восемьдесят, а ему — склонить голову вниз. Затем, с извиняющимся видом, обращенным к секретарю, он сел, притягивая меня к себе на софе.
— Еще минуту — письмо почти завершено.
И в то время как он продолжил диктовать, он также начал разговор со мной, не сбиваясь и не путаясь между двумя этими занятиями. После нескольких первых формальных выражений я передал ему рекомендательное письмо. Он прочитал его, что означало, делал уже три вещи параллельно, и тогда, не прерывая своей работы с секретарем и расспрашивания о моем заработке, приказал принести кофе.
К этому времени у меня была возможность осмотреть его более тщательно. У него были правильные пропорции настолько, что его огромный рост (по меньшей мере около двух метров) бросался в глаза только тогда, когда он стоял. Его лицо, необычайно мужественное, было обрамлено традиционной клетчатой красно-белой куфией, увенчанной игалом с золотой канителью. Он носил коротко выстриженную бороду и усы в стиле жителей Наджда. У него был широкий лоб и сильный орлиной формы нос. Его пухлый рот временами казался женственным, но не мягким от нежных чувств. Когда он говорил, его черты играли на его лице необычной живостью, но в спокойствии его лицо было почему-то грустным, как будто он был погружен в свое внутреннее одиночество (возможно, глубоко посаженные глаза создавали такое впечатление). Превосходная красота его лица немного омрачалась отсутствующим выражением его левого глаза, в котором можно было разглядеть белую пленку. Позднее мне рассказали историю этого недуга, который большинство людей считали вызванным естественными причинами. В реальности же, однако, это случилось при трагических обстоятельствах.
Несколько лет назад одна из его жен, по научению соперничающей династии Ибн Рашида, положила яд в его сосуд с ладаном — небольшая посудина, использующаяся в церемониальных собраниях в Наджде, — с очевидным намерением убить его. По обычаю сосуд был сперва передан королю, перед тем как пойти по рукам гостей. Втянув первую струю, Ибн Сауд тотчас заметил, что что-то было не так с ладаном и бросил сосуд на землю. Его бдительность спасла ему жизнь, но его левый глаз был поврежден и частично ослеп. Вместо того чтобы мстить непокорной женщине, как многие другие монархи в его положении непременно бы сделали, он простил ее, так как был уверен, что она стала жертвой непреодолимого давления со стороны ее родственников, которые относились к дому Ибн Рашида. Он просто развелся с ней и отослал ее обратно в ее дом в Хаиле, одарив при этом щедро золотом и подарками.