Судьба: то, что ты разделяешь
Говоря «судьба», Зейд использует слово кысма («то, чем ты наделен»), которое более знакомо на Западе в своей турецкой форме — кисмет. И пока я попиваю из следующей чашечки кофе, в моей голове проносится мысль о том, что это арабское выражение имеет также еще одно, более глубокое, значение — «то, что ты разделяешь».
То, что ты разделяешь...
...
[...] Оба поднялись на ноги при нашем появлении, и маленький незнакомец торжественно поклонился в изысканной, почти театральной манере, держа правую руку на сердце. Его накидка была покрыта множеством разноцветных заплаток; он был грязен, полностью растрепан, но его глаза светились, и лицо было ясным.
Смотритель вышел позаботиться о наших лошадях. Я сбросил промокшую насквозь тунику, а Ибрагим занялся сразу приготовлением чая на костре. Со снисходительностью великого господина, чье достоинство ничуть не страдает, когда он любезно жалует своих подчиненных, странный маленький человек благосклонно принял чашку чая, которую Ибрагим протянул ему.
...
Он кивнул с одобрительной улыбкой и впал в безмолвие. Через некоторое время он достал маленький глиняный кальян и бамбуковый стержень из складок своей одежды. Он закрепил стержень на глиняном сосуде, потом он растер что-то вроде табака между своих ладоней и положил это осторожно, как если бы это было дороже золота, в чашу кальяна, накрывая горящими угольками. С видимым усилием он втянул дым через бамбуковый стержень, безудержно кашляя и очищая горло в процессе курения. Вода в глиняном кальяне начала булькать, и едкий запах наполнил комнату. И тогда я узнал, что это — индийская конопля, гашиш. Теперь я также понял причину столь изысканных манер этого человека: он был хашшаши, наркоман. Его глаза не были занавешены, как глаза курильщиков опиума, они светились своего рода отрешенной безликой энергией, уставившись далеко вдаль, на расстояния, безмерно удаленные от реального мира вокруг.
Я наблюдал в тишине. Когда наконец он закончил курить, он спросил меня:
— Не хочешь ли попробовать?
Я отказался, поблагодарив его за предложение: я пробовал опиум раз или два (без особого удовольствия), но этот гашиш, казалось, был делом, требующим усилий, и совсем непривлекательным даже для первого раза. Хашшаши засмеялся беззвучно, его косые глаза скользили по мне в дружелюбной иронии, когда он сказал:
— Я знаю, о чем ты думаешь, о мой уважаемый друг. Ты думаешь, что гашиш — дело дьявола, и боишься этого. Чепуха. Гашиш — дар от Бога. Очень хорош, особенно для разума. Глянь сюда, хазрат, и позволь мне объяснить тебе. Опиум плох, в этом нет никакого сомнения, так как он пробуждает в человеке непреодолимое желание недоступных вещей, он делает мечты человека жадными, как у животного. Но гашиш заставляет умолкнуть всякую алчность и делает человека безразличным ко всему в мире. Вот так! Он делает человека удовлетворенным. Ты можешь поставить груду золота перед хашшаши, не только, когда он курит, но в любое время, и он не протянет к нему даже мизинца. Опиум делает человека слабым и трусливым, но гашиш убивает всякий страх и делает человека храбрым как лев. И если бы ты попросил хашшаши нырнуть в ледяной ручей в середине зимы, он бы просто нырнул в него со смехом... так как он осознал, что человек без алчности — человек без страха и что, если человек выше страха, он также выше опасности, он знает, что что бы с ним ни произошло, — он лишь часть всего, что происходит...
И он засмеялся снова тем коротким, трясущимся, беззвучным смехом между издевкой и благожелательностью; потом он перестал смеяться и только ухмылялся позади облака дыма с неподвижными глазами, уставленными далеко в бесконечность.
«Моя доля во всем, что происходит...» — думал я с самим собой, лежа под дружелюбными арабскими звездами. «Я — кусочек плоти и кости, переживаний и ощущений — был поставлен внутри Бытия и нахожусь внутри всего, что происходит... „Опасность“ — просто иллюзия: никогда она не может „превзойти“ меня, так как все, что происходит со мной, — лишь часть всеобъемлющего потока, одной из частей которого я сам являюсь. Может ли быть, что опасность и спокойствие, смерть и удовольствие, судьба и удовлетворение — все только различные стороны этого маленького, величественного кусочка, который есть Я? Какую бесконечную свободу, о Господи, Ты даровал человеку...»
Я должен закрыть глаза: так отчетлива боль счастья, возникающая с этой мыслью; и крылья свободы незаметно окутывают меня, прилетевши издалека с дыханием проносящегося по моему лицу ветра.